ДА Вы ШО ?

Живу я край моря і все в мене є — одне тільки горе, що хуй не встає на віки забув би ту кляту пизду, та маю на старість жону молоду вночі обіймаю її залюбки, цілую у стегна, пизду і цицьки, та не встає, а висить наче вата, хоч бавить і кличе *** волохата і каже Оксанка, не плач і не хнич, якщо сам не можеш, сусіда поклич і кличу сусіда на власну біду — іди поїби пизду молоду. Тепер його кликати зовсім не треба — до мене приходить неначе до себе — ще мить і Оксанчин халат на підлозі — і мліє кохана в солодкій знемозі сусід розігнався і вскочив на жінку — засунув їй хуя по саму печінку Оксанка розкинула ноги мов крила — *** як акула пащеку розкрила Їбуться обоє до сьомого поту, бо дуже люблять смачну ту роботу. Оксанка пердить, мов стріляє гармата, аж страшно стає, аж здригається хата, сусід раптом зойкнув, скрутився, знітився з Оксанки як сніп покотився, Оксанка розм”якла, лежить наче вата, лиш густо порує *** волохата. А я як той дурень, сижу на стільці і хуй не свій нещасний тримаю в руці. Продав би машину і збувся би хати — щоб ще його раз аж по яйця запхати — а він, хоч ти плач, хоч ти скач — не встає, яка мені радість, що все в мене є.

https://www.youtube.com/watch?v=qn9FkoqYgI4

Пох не понты С кем ты

В душе не ебу

В наш тесный круг не каждый попадал,

И я однажды — проклятая дата!-

Его привёл с собою и сказал:

“Со мною он, нальём ему, ребята”.

Он пил, как все, и был как будто рад.

А мы? - его мы встретили как брата!

А он назавтра продал всех подряд.

Ошибся я, простите мне, ребята!

Суда не помню, было мне невмочь.

Потом — барак, холодный, как могила.

Казалось мне: кругом сплошная ночь -

Тем более, что так оно и было.

Я сохраню хотя б остаток сил.

Он думает, отсюда нет возврата.

Он слишком рано нас похоронил,

Ошибся он, поверьте мне, ребята!

И день наступит — ночь не на года!

Я попрошу, когда придёт расплата:

“Ведь это я привёл его тогда,

И вы его отдайте мне, ребята!”

Топчик просто

нехай попрацюють, ну хоча б спробують… потренуються… там стільки молодих активних хлопців зашкерилося… змогли б себе проявити я вважаю… гірше все одно не буде…

Серёга , бегом забирай Витю и дуйте к Берёзе на консультацию как обойти полиграф, последний знает…

ТОЛСТЫЙ ВОВАН И ТОНКИЙ ВЛАДИСЛАВ На вокзале Винницкой железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флер-д’оранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын. — Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого.— Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет! — Батюшки! — изумился тонкий.— Миша! Друг детства! Откуда ты взялся? Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слез. Оба были приятно ошеломлены. — Милый мой! — начал тонкий после лобызания.— Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну, да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щеголь! Ах ты, господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь… Это вот моя жена, Луиза, урожденная Ванценбах… лютеранка… А это сын мой, Нафанаил, ученик III класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе учились! Нафанаил немного подумал и снял шапку. — В гимназии вместе учились! — продолжал тонкий.— Помнишь, как тебя дразнили? Тебя дразнили Геростратом за то, что ты казенную книжку папироской прожег, а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил. Хо-хо… Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе… А это моя жена, урожденная Ванценбах… лютеранка. Нафанаил немного подумал и спрятался за спину отца. — Ну, как живешь, друг? — спросил толстый, восторженно глядя на друга.— Служишь где? Дослужился? — Служу, милый мой! Коллежским асессором уже второй год и Станислава имею. Жалованье плохое… ну, да бог с ним! Жена уроки музыки дает, я портсигары приватно из дерева делаю. Отличные портсигары! По рублю за штуку продаю. Если кто берет десять штук и более, тому, понимаешь, уступка. Пробавляемся кое-как. Служил, знаешь, в департаменте, а теперь сюда переведен столоначальником по тому же ведомству… Здесь буду служить. Ну, а ты как? Небось, уже статский? А? — Нет, милый мой, поднимай повыше,— сказал толстый.— Я уже до тайного дослужился… Две звезды имею. Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился… Его чемоданы, узлы и картонки съежились, поморщились… Длинный подбородок жены стал еще длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира… — Я, ваше превосходительство… Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с. — Ну, полно! — поморщился толстый.— Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства — и к чему тут это чинопочитание! — Помилуйте… Что вы-с…— захихикал тонкий, еще более съеживаясь.— Милостивое внимание вашего превосходительства… вроде как бы живительной влаги… Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил… жена Луиза, лютеранка, некоторым образом… Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку. Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «хи-хи-хи». Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены.